В то утро Эрвин Винтер проснулся с таким чувством, что наконец попал домой. Он потянулся на постели из мягкого зеленого мха, густо разросшегося под деревом и оказавшегося прекрасной периной. Одеялом служил плащ, под головой седло. И нет ложа удобнее. Сквозь листву над головой пробивалось солнце, его лучи, скользнув по лицу, и разбудили юношу.
Возвращаться после десяти лет отсутствия было тревожно и радостно. Изменилось многое. В первую очередь, сам Эрвин, покинувший семейный очаг шестнадцатилетним оруженосцем, сносно умеющим держать меч и грезящем о подвигах и славе. Теперь он возвращался посвященным рыцарем, мастером клинка, успевшим повидать разное и утратить бездумный восторг зеленой молодости. Десять лет… Был первый бой, были раны, был страх и отчаяние. Были предательства и жажда мести. Была любовь…
— Ивон… — шепнул Эрвин, вслушиваясь, как дорогое имя прошелестело в унисон со вздохнувшими под утренним ветерком деревьями. В душу закралась тоска, но Винтер отогнал ее усилием воли. Сейчас он ехал домой, и прошлое оставалось позади.
На свист из-за деревьев выступил дивной красоты конь. Сапфир был черен, настолько черен, что шерсть отливала в синеву. А еще умен и верен своему хозяину, которого не раз выносил из опасности, словно на крыльях. Эрвин ласково погладил коня по шее, быстро взнуздал его и вскочил в седло. До города оставалось ехать совсем немного.

Лес поредел, уступив место полям, некогда отвоеванным у чащи трудолюбивыми крестьянами. На юге блестела река, за которой высились стены Ириталла, главного города королевства Альрахен. Родной город Эрвина, в котором он некогда родился и прожил несколько беззаботных лет.
Сапфир ускорил шаг и скоро уже громыхал копытами по доскам старого моста через полноводный Эрль, бравший начало далеко-далеко в горах и набиравший здесь на равнинах неслыханную мощь. Коварный Эрль. Кровь он пробовал каждый год, во время весеннего половодья, либо после слишком обильных дождей. С ним надо было держать ухо востро.
Мост перешел в дорогу, скользнувшую под надвратные бастионы, защищающие въезд в город через тоннель, пробитый в толще стены. Стража даже не глянула на одинокого хорошо одетого всадника. В этих краях давно уже не знали войны и не помнили, что такое настоящая бдительность. Эрвин хмыкнул. В приграничном гарнизоне, где он служил, караульный, вот так пропустивший незнакомца в крепость, отправился бы под арест на хлеб и воду. Но столица играет по своим правилам.
Ехать предстояло через весь город, поглядывая по сторонам и удивляясь, насколько город изменился, хотя и выглядел прежним. А может, и был прежним, только изменились глаза, которые на него смотрели. Прохожие посматривали на Сапфира, горделиво вышагивавшего по мостовой, кое-кто в голос дивился его стати. Эрвин не вслушивался. Он ждал, когда за поворотом возникнут высокие ворота с коваными узорами из роз на створках. И они возникли — в пустынном переулке, словно двери в минувшие годы, когда солнце светило ярче, птицы пели звонче, а на сердце всегда было легко…
Сад казался меньше и не таким заросшим. Но большие розовые кусты стояли в цвету, осыпая лепестками дорогу к конюшне и дому — построенному из серого камня, старинному, казавшемуся некогда настоящим замком, с винтовыми лестницами и высокими окнами-бойницами. Теперь на замок он, разумеется, уже не походил…
Оставив Сапфира по привычке на свободе, Эрвин бесшумно взбежал на террасу и прошел в незапертые двери. В доме царила тишина, и против воли это вызвало тревогу, хотя кому здесь шуметь. Эрвин ускорил шаг, придерживая меч, чтобы не зацепить лестничные перила. Последние ступеньки он преодолел почти бегом. Если…
— Эрвин! — раздался навеки отпечатавшийся в памяти голос, и навстречу Винтеру, раскрывая руки для объятия, выступила величавая женщина с пепельными от седины косами.
— Матушка! — Эрвин прижал женщину к груди и склонил голову ей на плечо. Раньше для этого приходилось вставать на цыпочки, теперь пришлось нагнуться. В волосах у Марлин Винтер теперь седины было больше, чем черных прядей. Но глаза так же, как и прежде, блестели жизнью. И платье пахло теми же духами…
— Я так ждал этого дня, — шепнул Эрвин, закрывая глаза.
— Ты так возмужал, — Марлин ласково провела ладонью по запыленным с дороги волосам и поцеловала сына в лоб.
Эрвин отстранился и несколько минут просто смотрел матери в лицо. Морщин прибавилось, а в глазах… в глазах таилась тревога?
— Расскажи мне все, что произошло здесь за годы моего отсутствия, — силясь понять, не привиделась ли ему эта тревога, попросил Винтер.
— Обязательно, — улыбнулась Марлин. — Как только ты расскажешь мне о своих приключениях. Но не сейчас. Иди передохни, я пошлю слугу позаботиться о твоем коне и распоряжусь насчет обеда.
Это звучало разумно. Но у Эрвина мелькнуло внезапное подозрение, что дело тут не только в заботе. Тревога, настойчивость в почти приказе уйти — это убеждало Эрвина, что не все так просто и буднично, как кажется. Но желания вмешиваться в материнские дела без ее приглашения не было, и Винтер прошел в свою спальню. Там ничего не изменилось — ни ковер на полу, ни письменный набор на столе, ни каштан, постукивающий в окно ветвями. Разве что теперь каштан уже полностью закрывал оконный проем от солнечного света. Эрвин взял со стола огниво и зажег лампу, после чего снял пояс с ножнами и сел в кресло. Пододвинул к себе лист бумаги и макнул перо в чернильницу. Чернила до сих пор не высохли. Или мать к его приезду налила свежих.
Задумчиво глядя то на огромный каштан, то на бумагу, Эрвин начал набрасывать что-то небрежными штрихами. Получилось милое женское лицо с тонкими чертами — несколько прядей волос на лбу, чуть раскосые глаза. Зрачки казались чуть вытянутыми, словно кошачьи. А улыбка на губах — какой-то недоброй. С глубоким вздохом Эрвин убрал перо, не глядя больше на рисунок. Ивон, неужели тебя не забыть…
Снизу послышались голоса. Эрвин поднялся и выглянул вниз, сквозь ветки. Перед террасой переступал с ноги на ногу породистый гнедой, но говорившие с террасы не спускались, а разобрать слова было невозможно. Пожав плечами и закрыв окно, Эрвин лег на постель и тут же уснул.
Когда ближе к вечеру Эрвин спустился ужинать, он сразу заметил, что глаза Марлин покраснели.
— Матушка, ты плакала? — нахмурился Винтер. — Кто посмел тебя обидеть? Только скажи — и можешь считать его покойником.
— Ах, Эрви, милый, если бы все проблемы решались так просто, — с грустной улыбкой отозвалась Марлин. — Поешь, а потом поговорим. Часом раньше, часом позже — ничего не изменится, поверь мне.
Эрвин молча кивнул, соглашаясь, и принялся за еду, отдавая должное усилиям повара. Марлин не притронулась ни к чему, кроме вина, кубок с которым стоял возле ее прибора. Она смотрела, как Эрвин ест, подкладывала ему то жаркого, то овощей, и ласково улыбалась, время от времени приговаривая: «как же ты вырос, сынок… как же быстро летит время».
Наконец Эрвин отставил тарелку и выжидательно посмотрел на мать, сцепив пальцы.
— Рассказывай.
— Когда ты уезжал, здесь царил, пусть шаткий, но мир. Казалось, так будет и впредь, а вот поди же ты… Стоило его величеству уехать в прошлом году на войну, как герцог Ронберг завел речь о передаче ему регентских полномочий в отсутствие брата. Принцесса в политику вмешиваться отказалась.
— Что плохого, если за делами приглядит Аланир? — задумчиво спросил Эрвин. — Он обладает многими талантами. И это еще не повод для тревоги.
— Главным его талантом всегда была война, — вздохнула Марлин. — Вдвойне печально, что сейчас воевать отправился сам король, вместо того, чтобы послать брата. Печально, и подозрительно. Аланир справился бы гораздо лучше, об этом шепчется весь двор.
— Любопытно… — Эрвин наклонил голову, щурясь. Черные волосы легли на плечо.
— Именно. Наверняка никто ничего не знает, но старые знакомые из окружения покойной королевы все еще делятся со мной свежими дворцовыми сплетнями, — Марлин отпила еще вина. — О, если бы братья ладили между собой, Альрахену нечего было бы страшиться.
— А что угрожает ему сейчас? — спросил Эрвин. — Сплетни и мирный договор, который мог бы быть чуть более выгодным, это не такая уж большая угроза государству. В конце концов, любой договор рано или поздно можно пересмотреть. И мы просто не получили всех тех привилегий, на которые рассчитывали, если я правильно помню слухи, ходившие в гарнизоне. Но мы же и ничего не потеряли.
— Эрви, из таких мелочей и складываются большие неприятности, поверь моему опыту, — покачала головой Марлин.
— У меня и в мыслях не было оспаривать твою правоту, матушка, — улыбнулся Винтер. — Это всего лишь рассуждения. Но если я могу чем-то скрасить твою печаль, только скажи.
— Да, пожалуй, ты мог бы снова подарить мне возможность спать спокойно. И при этом даже не пришлось бы никого убивать, — Марлин подмигнула, припоминая сыну его первый воинственный порыв. — Просто иди служить в королевскую гвардию, в дворцовый гарнизон. У тебя прекрасный послужной список, твое мастерство не всем тамошним наставникам по зубам. Так ты будешь своими глазами наблюдать за происходящим.
— Ты так уверена, что происходит что-то нехорошее… — Эрвин встал из-за стола и подошел к матери, сел возле нее прямо на ковер и положил голову ей на колени. — Зачем ты себя расстраиваешь своими мыслями?
— Потому что я повидала слишком многое, чтобы отмахиваться от подобных сигналов, — Марлин ласково гладила Эрвина по волосам, перебирая черные пряди. — Как знать, возможно, будь королева более бдительна, ничего бы с ней не случилось…
— Этого мы никогда не узнаем, и не стоит изводить себя, — тихо проговорил Винтер. — Ты ведь все равно ничего не могла сделать.
— Нет, не могла, хотя была для нее доверенным лицом. Потому и не нашла в себе сил остаться при дворе после всего, что случилось. Может быть, напрасно…
— Не вороши прошлое, матушка, — Винтер встал и поцеловал ее в щеку. — Я отправлюсь во дворец завтра же. И ты сможешь спать спокойно.
Он широким шагом вышел из комнаты, а Марлин проводила его взглядом и покачала головой, прошептав почти беззвучно: «До чего же похож на отца…»